Брел человек. Кругом была зима. В ботинки набивались комья снега. Морозный воздух резал рукава, слипаться заставляя веко,
нега
спускалась вниз сквозь смурый Петербург, окутывая лица и проспекты,
пока в ребре закручивал шуруп
сомнения тот самый бес памфлетный.
Потуже шарф, пониже головной
убор. Забор — я вдоль него шагаю —
береза предо мной совсем нагая,
но я ее не трогаю собой.
Шагаю вдоль — но поперек хотел, а
кругом растет кирпичная стена.
Быстрей, быстрей. Я под пальто вспотел и
засУчить попытался рукава.
Но мимо глаз — бродячая собака с одной уже невидимой ногой.
Кругом была зима, хотелось плакать и радоваться весточке благой. Лицо смывать расплавившимся снегом, как будто бы и не было того,
чье веко — развенованое веко —
слипаться заставлял морозный сон. Но ступни превращались в волдыри, слова с замерзших губ не осыпались, а за глаза цеплялись воробьи. Вдаль уходили бронзовый шпалы, и я по ним куда-то уходил, и обнаруживал себя посредь Шпалерной — где тишина, где больше нет ни сил, ни верности, чтоб что-то делать верно. Я остывал — пока кругом зима, пока в моих ботинках комья снега, всё больше превращаясь в человека
из первой строчки
этого
стиха.
